Участник Финской и Великой Отечественной войн Гуреев Ф.П.

Филипп Петрович родился 25 октября 1914 года в селе Новопокровка Саратовская области.

В 1933 году окончил редакционно-издательский техникум, работал в редакциях Саратовской области.

В сентябре 1941 года был призван на фронт. Летом 1942 года попал в плен. С конца 1942 года по апрель 1945 года был узником фашистских концлагерей. Бежал из лагеря Ашаффенбург.

Награжден Орденом Славы III степени, Орденом Отечественной войны II степени и другими правительственными наградами.

С 1948 года в Сланцах работал в редакции газеты «Знамя труда».

Окончил Ленинградский педагогический институт им. А.И. Герцена, факультет иностранных языков.

С 1950 по 1974 годы работал учителем в школах города.

 

Воспоминания Филиппа Петровича, опубликованные в газете «Знамя труда» 28 и 29 декабря 1994 года:

«Молодым читателям, может быть, интересно будет знать, как мы пришли к победе, какой проделали путь до начала войны, во время ее и после.

С этой точки зрения и хочу рассказать о том, что видел своими глазами, ощутил, пережил.

Кадровую службу в Красной Армии я проходил в 1936 - 1937 годах в Балашове Саратовской области. Призывали тогда с 22 лет. Многие новобранцы уже были женаты, имели детей. Отрыв от семей воспринимался болезненно. Правительство решило омолодить армию, и до сих пор в нее призывают с 18 лет.

Изредка пытаюсь восстановить в памяти годы службы. Они не оставляют мрачных, тяжелых впечатлений, как это бывает сейчас. Сознавали: выполнять гражданский долг, пройти этот отрезок жизни надо. Нравственный климат был здоровее, выше нынешнего. Правда, свое действие оказывала шпиономания и связанные с ней репрессии, но таких явлений как дедовщина, воровство и продажа оружия, уклонение от призыва, откровенное дезертирство, не было.

Служил я в танковой части, номер которой до сих пор не забыл - 1642. По окончании учебного курса мне присвоили звание командира танка Т-26. Теперь их можно увидеть разве что в каком-либо музее. Берегли технику очень, даже чересчур. Например, заводить стартером не полагалось, чтоб не разряжать аккумуляторы. Боевая учеба состояла больше всего из изучения уставов, наставлений, инструкций и меньше из практических занятий. За два года я использовал на стрельбах... три боевых патрона, стреляли холостыми. Мастерству стрельбы учились из мелкокалиберных винтовок. По истечении срока службы нас отправили в запас.

Два года был дома. Осенью 1939 года началась война с Финляндией. Затеяли мы ее с целью отодвинуть границу от Ленинграда, и «освободили трудящихся финнов от бояр финских». В Приволжском военном округе формировался 173-й отдельный разведывательный батальон. В него меня и призвали. В списочном составе я значился командиром бронемашины, хотя таковых в части ни одной не было. В начале зимы мы прибыли на фронт. Война была тяжелая, школа для Красной Армии жесточайшая. Приходилось преодолевать доты, дзоты, рвы. Всему этому нас не учили. Частенько слышалось слово «кукушка». Это финский стрелок, выбрав подходящее для обзора дерево, взбирался на него, оставив присыпанные снегом лыжи, устраивался капитально с запасом продуктов, патронов и наблюдал вокруг. Наши бойцы и младшие командиры были одеты в серые шинели, а командиры постарше в белые полушубки — мишени отличные, и финский снайпер методично выводил их из строя, пока его не обнаружат.

Жертв было много. Несмотря ни на что, мы продвигались, одолели линию Маннергейма. Дальше могли идти без большого сопротивления противника. И вдруг 12 марта 1940 года — мир. Для всех он был неожиданным. Позже выяснилось, что страны Запада заявили: «Стоп, а то, чего доброго, вы всю Финляндию сделаете советской». Начали определять и уточнять новую границу, приводить себя в порядок. Я получил из дома письмо от сестры-колхозницы. Она кроме всего прочего писала: «Говорят, вас из Финляндии направят в Румынию». Улыбнулся сей новости и забыл про нее.

Наступило тепло. Наша часть погрузилась на автомашины и двинулась вроде бы домой. На одной из остановок задержались. Прошли одни сутки, другие. У знакомого из штаба спросил: «Почему стоим?». Оглянувшись вокруг, он тихо ответил: «Изменен маршрут, едем в Румынию». Тут мне припомнилось письмо сестры и невольно подумалось: так-то хранится военная тайна, о которой нам неустанно напоминают.

Маршрут наш действительно изменился, мы двигались на юг и выгрузились на Украине, в Первомайске. В части произошла реорганизация. Я оказался в мотоциклетной роте, а мотоцикл был всего лишь один - у командира. Однажды он назвал мою фамилию и спросил: «На велосипеде ездить умеешь?». Я ответил: «Своего не было, а на казенном ездил». Он подкатил мотоцикл, показал, как завести мотор, включить скорость, прибавить и убавить ее, как остановиться. Сел я и поехал, сначала медленно, а потом быстрее, аж дух захватило. Ехал между огородами и чувствовал, что надо возвращаться, а где повернуть? Увидел тропку между грядок, решил повернуть под прямым углом - не получилось. Сам слетел на картофельные посадки, а мотоцикл перевернулся вверх колесами, которые продолжали вращаться. Поблизости оказался молодой мужчина, который помог вывести мотоцикл на дорогу, и я вернулся с кровоточащей ссадиной на подбородке. Командиру доложил: «Не справился с управлением». «Ничего, — сказал он, - в следующий раз справишься». Но следующего раза не последовало, то была моя первая и последняя поездка на мотоцикле в так называемой мотоциклетной роте.

Вскоре мы приблизились к границе с Бессарабией, которую прибыли освобождать. Предстояло форсировать реку Днестр. Нашему подразделению была дана задача демонстрировать ложную праву. Но, к счастью, никаких боевых действий не произошло, все обошлось мирно. Своим ходом дошли до Кишинева. Задержались в нем недолго, вернулись к городу Котовск.

Дальнейшая армейская жизнь строилась с учетом Финской войны. Переделывались наставления и инструкции. Осенью 1940 года меня демобилизовали. На фоне войны с Финляндией поход в Бессарабию и Северную Буковину не оставил у людей особого впечатления, о нем скоро даже стали забывать, чего не скажешь о последствиях финской кампании. О ней напоминали скорбные голоса по погибшим и тревожные мысли: так ли мы сильны, как стараемся казаться? Готовы ли к большей войне? В песнях - да, а если, не дай  Бог, она грянет? О ней подумывали. Людская молва приносила тревожные вести с западных границ, симптомы ее проявлялись совсем близко. При райвоенкомате моего города была создана комиссия по подбору кандидатур для представления к званиям командиров и политработников. Меня эта комиссия рекомендовала в политруки. В марте 1941 года прошел призыв в армию запасников 1911-1912 годов рождения. Все они как в воду канули: ни писем, ни каких-либо вестей о себе не дали.

В воздухе пахло войной. Правительство видело это. Пытаясь как-то успокоить людей, оно уполномочило ТАСС заявить, что, дескать, слухи о концентрации немецких войск вблизи советских границ не соответствуют действительности. Была еще одна цель заявления, более важная: проверить, как на него откликнется Германия, с которой у нас был заключен пакт о ненападении? Она никак не отозвалась, она готовилась. Немецкий генерал Гудериан в книге «Внимание - танки!» отводил им решающую роль в будущих сражениях, их-то и концентрировала у советских границ Германия. Наши же верхи неохотно расставались с конницей Буденного. Маршал Тухачевский доказывал необходимость создания механизированных корпусов, его идею не поддержали, а самого расстреляли. В народе усилились тревожные ожидания, и они подтвердились: 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война.

К ней мы оказались не готовы. Через три месяца после ее начала, в середине октября, противник был уже под Москвой. Потери людей и техники у нас были огромные. Для пополнения войск формировались новые соединения, а командных кадров не хватало, очень многих командиров уничтожили за три-четыре года до начала войны.

340-й стрелковой дивизией, в которую я был призван, командовал подполковник (должность эта генеральская), начальник штаба - майор, а начальник политотдела всего лишь политрук.

Политотдел учредил дивизионную газету под названием «Сталинская правда». В редакции было три человека: редактор, секретарь и инструктор. Меня сначала назначили секретарем. Уже на фронте инструктор предложил поменяться должностями, я согласился, и в политотделе не возражали. Организовал выступления в газете бойцов, политработников, командиров, но больше всего писал сам. Как складывалась наша жизнь на фронте? Все хозяйство: печатная машинка, шрифты, бумага, редакционные и типографские работники помещались в крытой автомашине. Мы подыскивали место, выгружались. Содержание очередного номера газеты зависело от оперативной обстановки, которая была в то время не радужная. Забежишь, бывало, в оперативный отдел, спросишь, где успешнее идут дела. Случалось, что нигде, топтались на месте иногда длительное время, а людей теряли. Командование для поднятия духа воинов выделяло энное количество орденов и медалей для награждения. В штабе дивизии их распределяли по полкам, те по более мелким подразделениям. Казалось, в наградных листках будет уйма материалов для газеты: примеры храбрости, смекалки, находчивости. Ан, нет, в них приходилось читать общие фразы: предан Родине, дисциплинирован, отлично выполняет долг и т.д.

Зимой сорок второго года группа 50-й армии, в которую входила и наша дивизия, вышла в направлении шоссе Москва - Варшава на Смоленщине. Тылы остались позади. Наиболее заметными в дивизии были дела воинов артиллерийского полка, куда я и пошел. Нашел батарею, которая больше всего меня интересовала. Шел бой. Смотрю на действия расчетов, помечаю в блокноте характерные особенности их поведения, изредка помогаю поднести ящики со снарядами. Все напряжены. Вдруг раздается возглас: «Нас окружили!» И в самом деле оказалось так. Путь, по которому прошли войска, перекрыт противником. Вражеские снаряды падали все плотнее, все ближе. Разбили одну пушку, повредили другую, появились жертвы. Такое было не только у нас. Связь между частями и подразделениями нарушилась и началась суматоха. Чтобы вырваться из мешка, люди создавали отдельные группы. Кому-то удалось выйти из окружения, кого-то убило или тяжело ранило, многие разбрелись по окрестным лесам. Есть было нечего. Несколько дней во рту крохи не было. Встретился боец с полным вещевым мешком за плечами. Пожалел, поделился содержимым, но не бесплатно. Я достал карманные часы, предложил их взамен съестного. Он дал два сухаря и двухсотграммовую пачку пшенного концентрата за них. Стали есть мясо убитых лошадей. Если удавалось - варили, если нет - ели сырым.

 

  

 

При одной попытке выйти из окружения мне прострелили правую руку чуть ниже плеча, чувствительно ранили в левое плечо. Раненая рука повисла. Обернул ее тряпицей, подвязал веревочкой и никаких перевязок, никакого лечения. От меня стало дурно попахивать, рана загноилась, но молодость победила: примерно через месяц я мог пользоваться рукой. К своим выйти все-таки не удалось, летом попал в плен. И пошла смена лагерей: Рославль, Кричев, Борисов, Орша, Южная Бавария в Германии.

Жизнь в лагерях тяжелая, особенно после неудачных побегов, бежать же из плена было постоянным желанием. Последний побег удался. Его мы совершили втроем: наш летчик, я и французский летчик полка Нормандия-Неман. После войны об этом побеге французский летчик рассказал парижскому корреспонденту одной из московских газет. Его рассказ был опубликован в «Пионерской правде» 23 февраля 1965 года. Экземпляр газеты и сейчас хранится в нашем краеведческом музее вместе с компасом, с которым мы бежали. Этот компас мне в одном из лагерей подарил серб, а носил я его на ноге под кальсонами.

Вышли к американским войскам. Те передали нас англичанам, а уже они - советским войскам. Начались проверки, проверки, проверки...

И вот мы едем домой в товарных вагонах. Погода летняя, тепло. Влезаем на крыши вагонов, чтобы обозреть родную Русь. Подъезжаем к старинному городу Козельску. Впереди видим блеск медных труб духового оркестра - нас встречают с музыкой. Поезд продолжает медленно двигаться. Въезжаем в зону с двухрядной оградой из колючей проволоки, по углам вышки с автоматчиками. Лагерь не уступал немецким. Там мы были пленниками фашистов, а дома стали прокаженными: на нас смотрели косо, с недоверием, часто унижали и оскорбляли наше человеческое достоинство. Так продолжалось свыше десяти лет. В таком плену побывали около пяти миллионов - многовато «изменников Родины».

В родных краях нормальной жизни не получилось. В октябре 1948 года я приехал в Сланцы. Походил по разным местам в поисках работы, зашел в редакцию газеты «Знамя труда». Штат состоял из двоих: редактор - покойный Василий Иванович Тютюков и секретарь. С нового года обещали ввести еще одну единицу - литературный сотрудник. Получив разрешение первого секретаря райкома, редактор взял меня на эту должность. Работал я старательно: днем ходил по стройкам, предприятиям, учреждениям, а ночью писал. Утром из второго поселка пешком шагал в редакцию, которая помещалась за Плюссой, и снова ходил в поисках материала.

В те годы журналист без партийного билета был, что птица без крыльев - велико было количество запретных для него мест. Я ушел из редакции и поступил в школу, к тому же надо было закончить заочные московские курсы иностранного языка. В сентябре 1949 года на имя директора школы пришло предписание: «Сланцевский РК ВКП(б) отзывает с работы заведующего библиотекой товарища Гуреева для использования его на работе в редакции газеты «Знамя труда» по своей специальности». Подписал завотделом пропаганды и агитации РК ВКП(б) Вальдман. Старожилы, наверное, помнят эту фамилию. Райком не просто отзывал, но предлагал «произвести расчет т. Гуреева до 18 сентября 1949 года».

И на этот раз проработал в редакции не долго - ушел после инцидента, когда меня не допустили присутствовать при подсчете голосов на выборах в Верховный Совет из-за плохой биографии, хотя я имел необходимый законный документ от редакции. Пришлось менять профессию. Влекла к себе школа. На пятом десятке лет поступил на заочное обучение в институт имени Герцена на иностранный факультет английского отделения, так как курсы иностранного языка не давали права преподавать в школе. Еще не закончив его, снова пошел в школу учителем. Детей люблю, с учениками и их родителями находил общий язык, взаимопонимание. Трудился с охотой, с удовольствием. Казалось, что с ребятами всегда буду молодым, но время брало свое и старость подошла.

В пенсионных хлопотах обратился с запросом в Центральный архив Министерства Обороны. Получил нужную бумагу, и даже больше, чем ожидал. Мне написали: «В статье «Филипп Гуреев», опубликованной в газете «Сталинская правда», издаваемой политотделом 340-й стрелковой дивизии, 14 марта 1942 года написано: «В один из февральских вечеров Гуреев отправился за материалом. Он очутился в тылу врага и погиб смертью храбрых». Ишь как получилось: похоронили, а я, выходит, второй раз живу, восьмидесятилетие отметил. Бывшие ученики преподнесли памятный подарок, тронувший меня до глубины души - карманные часы. Они воскресили в памяти трагические дни военного лихолетья, и как бы утверждают, что жизнь не кончилась, она продолжается. Хоть нам, старикам, и тяжело стало, но хочется всё-таки пожить еще, быть свидетелем и в меру оставшихся сил участником сумбурной, но тем не менее подающей скромные надежды на лучшее, жизни. Жить без всякой надежды еще тяжелее».

 

(по материалам газеты «Знамя труда», интерактивного сервиса «Память народа», фотография из Государственного каталога МФ РФ).