Воспоминания Людмилы Николаевны Громовой

Когда началась война, Людмиле Николаевне было 5 лет.

Семья Людмилы Николаевны не успела эвакуироваться, поэтому все годы оккупации жила в деревне. Она помнит, как привязав к лошади, уводили бабушку, увозили на расстрел жителей деревни Рыжиково. Как молилась у дороги её бабушка, Ефросинья Михайловна, когда её дочь, Евгению Васильевну вместе с детьми увозили тоже на расстрел в Попкову Гору. И, может быть, благодаря этой молитве, им удалось вернуться живыми. Помнит сожжённые немцами дома и жизнь в землянке. Помнит, как мама вязала партизанам варежки, как сама носила по поручению папы пистолет и клала его под пятый камень от часовни.

Мечтала быть врачом — хирургом, но получила только среднее медицинское образование. Жила в Ленинграде. Выйдя в 1992 году на заслуженный отдых, приехали в Куричек.

Людмила Николаевна поделилась не только своей личной историей, но и историями жизни своих родных.

 

 

 

На фото: Людмила Николаевна с мамой, Евгенией Васильевной, и сёстрами Ольгой и Тамарой.

 

Бабушка Власова Ефросинья Михайловна (1875 г.р.) уроженка д.  Дубок. Когда ей было 24 года, родители её сосватали с Василием Гордеевым. У Ефросиньи с Василием было восемь детей: Екатерина, Иван, Александр, Евгения (мама Людмилы Николаевны), Варвара, Анна, Татьяна, Мария.

Ефросинья Михайловна с 13 лет ходила на заработки в д. Куричек копать картошку. А с 17 лет работала в Нарве на Иольской (или Ювальской) фабрике сновальщицей, потом прядильщицей, получала по три рубля. На летние месяцы, как начинался покос, уходила домой.

      Потом три года работала в Ивангороде на льноджутовой фабрике пряла, ткала, работала хорошо. Жила на Парусинке в бывшей казарме.

      Это было в начале осени 1942 года. Под вечер шли по деревне два высоких парня. Бабушка подоила корову и стояла с подойником и кружкой. А мы, внуки (я, Оля, Володя) ходили по вечерам к ней пить парное молоко, стояли у мостика. На канаве, на пальшине, был провеянный горох. Эти прохожие парни попросили гороха. Бабушка им по кружке всыпала в карманы и дала попить молока. И кто-то сообщил гестаповцам об этом. Приехал сам Нойман, он был главным, арестовал её, вывел из дома, за калиткой бабушка сложила вытянутые ладошки, а он их обвязал у запястья верёвкой. Сел на лошадь, а бабушка шла сзади. Я и Оля бежали следом, у Пётрина дома нам бежать не разрешили, а люди наблюдали. За деревней Нойман стал погонять лошадь, бабушка спотыкалась, падала, поднималась и опять бежала. В Рудно допросил её и отправил в тюрьму (бывшая «казёнка» в Рудно). Бабушка потом говорила, что могла бы и убежать, но боялась, что убьют, молилась всю ночь. А утром её повезли в комендатуру в Вейно. Допрашивали, она говорила, как было, отпустили. Пришла домой. Но слухи в деревне были, что это староста доложил, Федя Антипов.

 

Дедушка - Гордеев Василий Гордеич (1870 г.р.), уроженец д. Рыжиково. Воевал в I мировую войну (1914-1916 гг.). С Австрии добирался до дома пешком. Пришёл больной, вшивый и говорил: «Согнал нас царь, как овец и бросил!».

Стал работать плотником по найму, строили дома в округе и в Нарве, Усть-Нарве. С ним с Рыжиково работали ещё два человека – Никита Прохоров и Никифор Фёдоров. Когда Людмила Николаевна жила в Эстонии вместе с бабушкой, та показывала в Усть-Нарве три деревянных дома на берегу залива. Красивые дома, резные окна с отделкой, двери, крыльцо. А у двух домов были ещё и беседки резные.

 

Мама - Евгения Васильевна Батурова (в девичестве) Гордеева (28.12.1910 г.р.), родилась в Рыжиково.

         В девять лет Евгения Васильевна пошла в школу в деревне Рыжиково (там была школа с 1 по 2 класс), потом ходила в Рудно (или в Попковой Горе окончила 5 классов, в то время там была семилетка).

С 12-14 лет мама жила в работницах у дочери Якова Ивановича Кузнецова, Евдокии, в д. Кологриво. Мама рассказывала: «На 15-м году крёстная бабушка Матрёша приехала в Рыжиково, я пришла повидаться с ней, потом пошла провожать её, а она и говорит: «Крёсенка, а поедем со мной в Питер!», так и ушла босиком и в чём была одета.

А у крёстной уже жил 21 подросток. Переночевала три ночи, жить тесно и ушла в няньки в квартиру рядом с б. Матрёшей. Женщина работала портнихой и жила с трёхлетним внуком, дочь артистка».

Мама так и жила у артистки, в 17 лет пошла работать в Парк Леонова кондуктором трамвая, потом вагоновожатой, была бригадиром до 1934 года. Параллельно занималась спортом, лёгкой атлетикой.

         Бабушка Ефросинья рассказывала: «Приехала я в Ленинград посмотреть детей, как живут - Катю, Ваню и Женю. А Женя зовёт меня в цирк. Пошла. Сижу… и как увидела её, так и ахнула: Женя моя под куполом на брусьях летает. Крикнула: «Тьфу, дьявол, слезай скорее!», все на меня смотрят. Она подошла ко мне, а я и слова не могла сказать».

         Потом мама перешла работать на фабрику «Ленткач». Ткали тесьму, ленты, фильдекосовые чулки и др. Там зарплата была побольше. Вначале была браковщицей. Потом в обеденный перерыв попросила разрешения у подружки Нэли поткать. Это заметил мастер и спросил: «Гордеева, ты ткать умеешь?».

         Мастером был Николай Николаевич Батуров (её будущий муж и мой отец). Папа в Смоленске закончил механический техникум. У своего отца попросил купить сапоги, тот отказал. Папа обиделся и поехал в Ленинград.

 В 1934 г. маму сфотографировали на Доску Почёта. «На 1-е мая нужно было на демонстрации нести мой портрет. Пошли за ним, а его нет, вахтёр и говорит, что его Коля-мастер снял», - вспоминала мама.

В 1936 году родилась я. В 1938 г. папа попал под трамвай (его толкнули), лишился ноги до колена, дали инвалидность. Доктор посоветовал временно пожить в деревне, восстановить гемоглобин. Переехали в Рыжиково, купили полдома рядом с бабушкой, она напротив жила с дочкой и зятем.

         Папа ловил рыбу в Рыжиковском озере, мама её разносила по деревням, продавала. Я помню бумажные деньги по 30 рублей, красные с Лениным. Но папа умел и часы починить, косу наладить, колхозные сеялки, веялки ремонтировать. Кто яиц, кто молока даст за работу. А рядом жили родные, помогали все. В 1941 родился брат Юра.

         Папе пришло письмо-направление в Малую Вишеру секретарём партийной организации. У него была окончена двухгодичная Партийная школа в Гатчине. Учился там папа с маминым старшим братом Иваном. Дядя Ваня, когда приехал с сыном в деревню, то сообщил, что через три дня начнётся война.

         Как объявили о войне, маму предупредили, что надо эвакуироваться ей с детьми (и ещё нескольким дачникам, и одинокой женщине т. Матроне Курнаковой и т. Шуре-беженке с дочкой). Везли нас всех на четырёх подводах (гнали и скот, т. Матрона везла муку на подводе) на станцию Веймарн. Мы доехали до Долгого озера, мама запретила нам слезать с телеги. Здесь мы впервые увидели немцев, они шли по берегу босые по воде. На груди у них висели автоматы и ботинки. День был солнечный. Потом они стали кричать: «Шнэль, шнэль!». Нашу подводу развернули и погнали обратно. Прилетел наш самолёт, стрелял. Мы приехали в д. Лосева Гора, нас взял на ночлег начальник почты. Мы на второй день хотели уехать, но хозяева попросили остаться, у них не было детей.

Потом обратно ехали по новой партизанской дороге (мама вспоминала д. Новую Ниву, возможно, через неё) на д. Ребельск на четырёх подводах, нас сопровождали партизаны. За Ребельском папа нас встретил, он вернулся с Малой Вишеры. Помню, привёз мне шубу, Оле - пальто, Тамаре - чёрную мутоновую шубку и одеяло шерстяное красное.

Когда мы приехали домой, к нам пришли трое мужчин (Иванов Сергей, Сергеев Сергей Александрович, Костыгов Лёва (помню, у него был чёрный костюм и белая рубашка), мама ещё вспоминала фамилию Осипов), и стали жить у нас в подвале. Когда стемнеет, нас детей отправляли спать, а они выходили, в комнате зажигали лампу семилинейную керосиновую, раскладывали на столе карту, всё что-то чертили.

Были у папы связные из Дубка, с Новой Нивы, с д. Горбово (Илья). Видела у папы мину «бомбочки», гранаты, пистолет. Ружьё у него своё было, двустволка. Мне было сказано: «Кому скажешь — язык обрежу». Я этого боялась!

Шёл мне 6-й год, проталины, весна. Однажды папа мне сказал: «Люся, надо отнести пистолет под пятый камень от часовни». Носила и прятала, носила и патроны туда же. У нас были козлята в доме, и мама меня часто отсылала полоскать к озеру маленький половичок от порога. Папа завернул пистолет в мокрый половик, и этот свёрток в таз положил. Долго это помнила. Потом, повзрослев, ходила смотреть этот камень, и когда была уже на пенсии, два раза искала — не нашла!

         Жила в деревне Рыжиково семья (муж с женой и две девочки) беженцев-евреев. Приехали немцы и сказали им, чтоб они собирались, что они переселяют их в другое место. Они собрались, нарядились, и пошли. А за Ребельском их расстреляли. Мама рассказывала, что они сразу обо всём догадались, приготовились к смерти.

         Потом немцы отца первый раз арестовали за то, что у его дома на дубе висел первый радиоприёмник и все жители слушали сводки с фронта. Радиоприёмник разбили и предупредили, что если ещё раз попадётся с чем-то, то будет хуже.

Зимой однажды папа пошёл на охоту, на зайцев и нашёл землянку, в которой жили уже месяц двое мужчин Леонид Кибитка (был одет в солдатскую форму) и Пётр (в штатском). Они сказали, что отстали от Красной армии. Позже выяснилось, что они были немецкими шпионами. Дядя Боря говорил папе: «Убьём их!», а папа им верил. Поселил их у нас в подвале, кормили и поили их. Помню, как Кибитка достал из кармана (под гимнастёркой) военный билет и паспорт, показывал и говорил, что он знает языки — немецкий, русский и украинский. Мама гнала их от нас, боялась, что мы, дети кому-то расскажем о них. Ведь к нам ходили деревенские, просили папу что-либо починить, и дети играть с двух соседских домов Лёва и Нина Анисимовы. Когда кто-то приходил, тогда мама отправляла меня на улицу.

         Помню, как однажды они вылезли из подвала (нас заранее уложили спать), также на стол положили карту, и слышала, как Пётр говорил папе: «Вот мне бы перейти линию фронта у Гдова, и я бы ушёл от немцев». Потом эти двое перешли жить к т. Матрёне Курнаковой, её дом был последним в сторону Рудно. Пять семей их кормили!

         9 июня 1942 года, в пятом часу утра деревню окружили немцы. Папа только пришёл с рыбалки, снял протез, - как забарабанили в дверь! Мама открыла. Немцы зашли в дом и сказали: «Вы арестованы!» Папа надел зелёный пиджак и его увели. Арестовали 15 человек, всех, кто кормил шпионов. Потом согнали всех жителей деревни около дома Якова Ивановича Кузнецова.

А утром папа, дядя Миша Федосеев сидели на Степановой канаве, чего-то ждали. Я бегала смотреть. Папа просил меня подойти, я боялась. Меня бабушка не пускала и говорила: тебя немцы тоже убьют! Не было д. Бори, он сидел в водолазном костюме в озере. Нас, детей, отделили от взрослых. Жену д. Бори, т. Марусю, (мамину сестру) беременную увезли в тюрьму в Рудно и забрали паспорт, потом отпустили. Она, когда вернулась, зашла в дом, так и родила дочку Галю.

         Немцы угрожали, что если д. Боря не придёт, то они всех сожгут, и показывали на гумно. Тогда д. Боря пришёл. Главный эсэсовец Нойман зачитал приказ по-русски, шесть человек арестованных посадили по мотоциклам, а остальных девять человек расстреляли за деревней: Матрону Курнакову, Сергеевых - Николая, Зою 17-19 лет и их маму, Дарью, Татьяну Пётрину, Михаила Федосеева, Анну Прохорову и её дочь Соню. Людмила Николаевна бегала смотреть. Тех, кого ранили, Нойман, немецкий командир, у него были светлые волосы и одна рука в чёрной перчатке, сам из пистолета добивал. Все они похоронены в трёх гробах в Рудно.

         Увезли в тот день шесть человек: Батурова Николая, моего отца, командира партизанского отряда — так было написано в школьном музее, Филиппова Бориса, Архипова Архипа Егоровича, его жену Анну, Прохорову Екатерину, Карпову Евдокию (в музее школы есть фото).  

11 июня 1942 г. утроммама и Евдокия Филиппова (мама Филиппова Бориса) из д. Ребельск поехали в Сланцы с передачей. Стали просить передать еду, к ним вышел пленный солдат и сказал, что передачу не возьмут, и что их сегодня «накормят». В 11 часов открыли камеру, подогнали машину-полуторку, спустили трап. Стали выходить арестованные, руки назад. Папа шёл бледный, маме махнул рукой. Мама крикнула: «Коля, дорогой, прощай!», и тут же папу ударили прикладом автомата. Дяде Боре крикнули, что родилась девочка, его так же огрели по шее прикладом, и он споткнулся, упал. А одна из арестованных женщина голосила: «Люди, милые, мы расстаёмся с белым светом!». Трап убрали, машина ещё стояла. Мама увидела Лёню Кибитку, подбежала к нему и крикнула: «Ах, ты, продажный! Это ты всех предал!». Конвоир её не подпустил к нему со словами: «Уходи, а то и тебя убьют!». Машина тронулась, мама бежала за ней, а конвоир кричал: «Дура! Куда ты, тебя убьют!».

Рассказывала, что бежала она до какого-то шлагбаума, дальше её не пустили. «А Кибитку я бы разорвала на куски, откуда во мне была такая сила и злость?», - говорила она.

         Мама с б. Дуней приехали под вечер, лошадь распрягали на улице Якова Ивановича. Мама рыдала, деревенские приходили, расспрашивали, а мы сидели дома, плакали. Мама пришла домой, обняла нас и долго плакала, и мы с ней. Потом ходили слухи, что их двоих (Архипова Архипа Егоровича и Прохорову Екатерину) повесили, а не расстреляли в Зелёной Роще.

         А мы, дети, четверо, остались с мамой. Маме 29 лет, Оля, Тамара, мне шесть лет, и брату год и три месяца. За нашим домом началась слежка. После этого каждый день приезжали гестаповцы с Рудно по одному или два человека с собакой овчаркой. Заходили в дом, всё проверяли и сидели в доме. Маму отправляли на работу (трудповинность называли), приходила она вечером. Немцы (украинцы и власовцы) говорили по-русски и спрашивали меня и Олю, с кем мама спит, а где мы - дети? Один немец Питер с нами и мамой не разговаривал, а приносил Юре кусочек сахара, Тамаре - сухарик, а потом наоборот. Мне и Оле ничего. А мне говорил: «Цвай киндер», и показывал на пальцах, себя в грудь пальцем указывал: «Я Питер». Больше у меня спрашивал, ходят ли к нам партизаны. А я: «Нет! Нет!». В пятом классе я это рассказала учителю немецкого языка Петру Ивановичу и узнала, что это немец говорил, что у него, Питера, двое детей.

А партизаны приходили. Пётр и Василий (у него была винтовка со штыком), у одного фамилия Жалнин, у другого Жалдобин. Немцы осенью уедут, а они ещё заходили. Когда в Рыжиково был бой, то они погибли. Немцы Василию и штык его вставили в живот, он лежал за огородами к западу от деревни. А у Архипова дома на горелой соломе вниз лицом лежал партизан, а на спине была выжжена звезда. Много их побили немцы. Потом немцам сбросили с самолёта боеприпасы, а мирным жителям листовки. Мы их собирали, сушили и чугунку растапливали. Немцы сожгли деревню.

         Когда мамы не было, приходила бабушка, одевала нас, кормила. В основном картошкой, кашей-густяхой, щами из щавеля. Хлеба не было. В огороде яблоки и крыжовник зелёными ели. Если ели у бабушки, то там было молоко, творог и хлеб.

        В начале июля, как и каждый месяц, население собрало масло и другие продукты, и нужно было сдать немцам в комендатуру, необходимо было это отвезти. А ведь покос, и одна лошадь на всю деревню. Люди говорят матери: «Женя, ты самая молодая, быстрая, отвези ты». Она согласилась, бабушка с нами осталась. Потом мама рассказывала: «Еду верхом, тороплюсь, коня подгоняю, подъезжаю к д. Горбово, идёт навстречу женщина и кричит: «Остановись, сзади тебя немец едет, пристрелит». Оглянулась - и правда, немец, пистолет в руке. Остановилась, слезла с коня, а он на велосипеде подъехал. Заговорил по-русски. Всё ему рассказала, куда и зачем едет, как звать, фамилию. А он маме говорит: «Ты умеешь на этом коне ездить?» (велосипеде) -  «Умею». «Садись, вези масло, а то растает, а я твоего коня здесь попасу». Взмолилась, просила, что бы конь был цел, что он один у нас на всю деревню. Про себя рассказала, что дома четверо детей маленьких оставила. Он сказал: «Езжай, не беспокойся». Сдала масло, еду, возвращалась плачу, подъезжаю, конь пасётся, а немец сидит на пеньке. Поблагодарила, спросила, имя: «Андрей я, переводчик в комендатуре».

         Помню это тоже было в июле (за деревней были полоски картошки, она как раз цвела) нас повезли в Попкову Гору на расстрел. Хорошо помню, что ехали по дороге через д. Строки. Нас, детей, везли на телеге, сопровождала Антонина Филиппова (д. Бори сестра), шли за телегой, б. Фрося, мама и т. Маруся, все плакали. Выехали на дорогу в Строки, бабушка упала на колени, молилась, нас перекрестила. Приехали в Попкову Гору к комендатуре (двухэтажное здание школы, оно и сейчас стоит). Подошли три немца. Мама взяла на руки Юру, т. Маруся - дочь Галю. Их поставили к стене. Немцы от них отошли с автоматами. Помню, Тоня плакала. И тут подъезжает на велосипеде переводчик, Андрей. Махнул немцам рукой и побежал по лестнице на второй этаж. Вскоре спустились с ним ещё немцы.

Допрашивали маму долго - мама всё отрицала, что ничего не знает: «У меня дети мал-мала меньше, я всегда занята». Но когда потом вспоминала, говорила немцы почти всё в точности знали. Андрей немцам что-то доказывал, то на маму посмотрит, то на телегу с нами. Немцы трое отошли к комендатуре, а Андрей маме сказал: «Женя, больше сюда не попадайтесь!». Помню, мы уезжали, бабушка упала на колени и когда подъезжали к деревне, она всё стояла на коленях и молилась. 

Несколько лет я расспрашивала про переводчика Андрея у людей с Попковой Горы. И вот три года назад Евгения Тимофеевна Беляцкая (она была замужем за парнем с д. Куклина Гора, от Попковой Горы 1,5 км.) рассказала, что она о нём тоже слышала. Этот Андрей из д. Куклина Гора, у него там жена и сын. И что он, когда отступал с немцами, то звал своих с собой, но жена с ребеночком с ним не поехала.

 

         Как сожгли деревню, мы жили в землянке на «Винокуре». Это место так называлось. Посреди деревни прогон есть, который расположен перпендикулярно. Как выйдешь из деревни, было поле, овраг и лес, в котором раньше, и в советское время, жители ходили гнать самогонку или пиво варить. Видела, стояла там тренога, бидон был. Особенно пили спиртное в д. Вейно.    

Нас партизаны предупредили перед боем, и мы ушли вглубь леса. Помню, под тремя ёлками соорудили печку из кирпичей, в чугуне дно выбили, вставили трубу. Ночью топили, варили картошку, чай из еловых иголок, снег топили. Где спали взрослые, (мама, бабушка, т. Маруся, т. Шура-беженка) - не помню. А мы - на соломенных матрацах, дедушкин полушубок, папино пальто, одетыми и обутыми спали.

Деревню сожгли, а в нашем краю к озеру осталось две бани, у бабушки и т. Ани соседки не сгорели амбар деревянный, сарай и конюшня. Я всё удивлялась, дом сгорел, а в 17 метрах эти постройки - нет!

В 1947 году мама с т. Марусей очистили стены в конюшне, настелили жердей вверху вместо потолка и пол из досок и жердей, застелили половиками, кто что давал. У нас всё сгорело, а что у мамы было спрятано, закопано - украли. У бабушки с т. Марусей не нашли, целы были простыни, пальшины (пледы), половики, одеяла. А мы укрывались своими пальто, шубками.

Ещё при жизни папы, не он ходил (т.к. инвалид), а мама была связной. Мама вязала партизанам варежки. После того, как немцы не стали дежурить, зимой она ловила рыбу, ходила, продавала, сведения собирала и носила в Рудно к маяку через лес и болото. Там находились партизаны. Она пароль кричала как сова, а ей отвечали, как филин кричит.

      А ещё на бараках в Сланцах, где держали пленных, расклеила листовки. Пошла продавать рыбу и расклеила (намазывала варёной картошкой) две листовки. Я у неё спрашивала потом: «Как ты могла?». Мама отвечала: «А я покричала: «Кому рыбы, кому свежей рыбы?» - тишина. Поглядела - никого нет, и наклеила одну, потом, на втором бараке, вторую».

Часто мама упрекала папу, что оставил нас одних из-за этих сволочей немецких, вот и живут теперь в нищете. А я ей говорила: «Что ты делала!? Ты оставляла нас одних! Когда продавала рыбу, к маяку бегала с донесениями?». А она: «Так надо было, я Родину защищала!».

Маму знал хорошо Николай Кучеров, (сотрудник городского комитета КПСС, председатель комитета народного контроля,  председатель районного совета ветеранов партиханского движения - ред.).  Он говорил маме, что он поможет ей определить детей в детский дом, хотя бы на три месяца, пока она в Ленинграде устроится на работу, обживёт свою комнату (она так и не была никем занята). И у мамы в 1948 году заканчивался срок действия паспорта. Но она не согласилась.

Мама работала в колхозе председателем. Люди отговаривали, потом много раз жалела и плакала, что ей тяжело. После рождения брата Алексея она работала бригадиром в Рыжиково.

В 1953 году переехали в д. Куричек. Здесь она работала заместителем председателя по контролю в девяти окрестных колхозах (собирала сведения: сколько выкосили, сжали, молока надоили, контрольные дойки т. д.). Председателем колхоза в Куричках была т. Нюра Богданова из Дубка.

         После войны на 9 мая бывшие партизаны отмечали День Победы в бору, где пионерлагерь был, вначале до 300 человек собиралось! Председатель звала и маму к ним, бывшим партизанам. Но мама не ходила. Слышала, как в один из праздников Михаил Осипович Иванов говорит маме: «Женя, посиди ты с нами, ты столько в войну нам помогала!». Она ответила: «Это ничего не стоит, я Родину защищала».      

В Куричке мама работала дояркой, потом выращивала цыплят с Татьяной Таракановой. Потом её пригласил Василий работать уборщицей в тракторном гараже, (был в д.  Куричек). Там в конце 50-х приехал и стал работать механиком Василий Прокопьевич Акишин, будущий директор совхоза «Аврора». Когда гараж перевели в Новоселье, снова растила цыплят. По вечерам пела в Рудненском хоре, 30 лет отходила туда. Умерла в 97,5 лет в 2008 году.

 

 

 Людмила Николаевна Громова о себе:      

         Я родилась в д. Стадолище, в Смоленской области, где жили бабушка и дедушка по папиной линии. Когда было мне полтора месяца, уехали в Ленинград. Тётя Женя, сестра отца, переехала в Малую Вишеру и нам оставила комнату в Ленинграде на ул. Марата. В 7 месяцев меня отвезли к маминым родителям в Рыжиково, а мама поехала работать на фабрику. Родилась сестра Оля.  В декабре 1939 года семья снова приехала в деревню. Мама рожает Тамару. В 1941 году родился Юра.

         Когда началась война, мне было пять лет. Жили впроголодь, хлеба пшеничного не видели. После войны ели траву: первая — кислица, потом щавель, хвощ полевой (весной трактор пашет, и плуга выворачивали землю, а мы, дети собирали сверху корешки), из крапивы и щавеля щи варили.

В 1943 году пришли к нам партизаны Пётр и Василий, и сказали: «Уходите в лес, будет бой». Мамы дома не было, уехала в д. Горка (была около д. Кривицы) на мельницу. Я собрала подушки, одеяла, забрала Юру (Оля с Тамарой ушли вместе с тётей Шурой-беженкой), немцы сожгли деревню и наш дом.

         В 1943 г. долго жили в землянке на «Винокуре». Туда перевели и скот бабушкин, Кондратьевых и др., зимой ходили кормили овец, коз и кур. Сено тётя Маруся приносила, вместо воды - снег топили (оттуда я и в школу пошла). Прожили там 1944-1947 годы.

Обуви не было. Перед 1 сентября в д. Рыжиково пришли три солдата-минёра. Один из них был поменьше ростом, как увидел меня босую, снял с себя ботинки, обул мне и обмотал до колена. Бабушка дала ему тогда поршни (это кусок кожи по форме стопы и по периметру дырочки, по которым протягивали верёвочки две. Затем их стягивали и сверху зашнуровывали с права на лево).

Хлеба мы не видели до 1950 года, а пекли на плите лепёшки. Купили маленькую козочку. Спасала рыба из озера. Мама сама её ловила сеткой и меня приучила. В войну ловили по 10 кг примерно, и мама ходила, продавала, а после - понемногу.

         В школе с 1 и до начала 3 класса училась в д. Кушела, потом в д. Пантелейково. Моя учительница Крюкова Нина Алексеевна. Школа была расположена в барском доме. Было там по 2 комнаты справа и слева при входе (в 1950 г.)

В 5 кл. пошла в д. Рудно, было 2 пятых — «А» и «Б», нас 10 человек с Рыжиково ходило. Училась я без троек. В 1953 закончила Рудненскую школу. Классным руководителем была Тамара Николаевна Прокофьева, она и математику преподавала.

Ходили в школу через д. Пустынька (дома были) и д. Ребельск (в которой всего один сарай был, остальные сожжены). Ранней осенью, зимой и весной ходили через болото Ребельское, поближе было. Осенью и весной идём со школы, клюквы поедим.

У нас дом сожгли и с 1947 года жили в бывшей конюшне, так часов не было. Вставали по гудку на Шахте №2 (тогда Рудник), а если проспали, то и голодные шли в школу.

Помню, в конюшне зимой у нас и вода замерзала. Один случай мне запомнился. У нас в 1947 г. была коза, овечка и четыре курицы. С вечера варила мама картошку, которая была и для нас, и для животных. Утром просыпаемся - на плите чугун с картошкой, а на крышке - крысята, ещё голенькие.

         Вспоминаю, когда ходили в школу в д. Кушела, мама работала председателем колхоза «Общий труд». Только Рыжиково входило. В колхозе не хватало инвентаря, верёвок, сбруи и т. д. После войны пригнали пять лошадей и коров. К 1950 коров было уже 14. Помню, как бабушка маму ругала: «Последние вожжи в колхоз отдала!».

А редактор (заместитель - ред.) газеты «Знамя труда» из Сланцев, Николай Симченков, посоветовал: «Женя, посей лук-батун, вырастишь, продашь, вот тебе и деньги!». Денег ведь в колхозе не давали, а на трудодень - 200 гр. зерна, хотя работали с раннего утра до позднего вечера. Маму мы не видели! Женщины домой пришли, а наша с меркой бегает по полям. Сводки строго нужно было сдавать в Гусеву Гору!

         Лук и турнепс сеяли на поле (в сторону д. Пантелейково), ответственная была т. Нюра Рассадкина. Она соберёт нас, девчонок, и просит помочь посадить, полить (воду носили за 180 м.) и т. д. А после работы угощала конфетами-леденцами из железной баночки, берёт и нам в рот кладёт.

Нас за помощь хвалили, но и ругали! Зимой со школы идём, есть хотим, открывали гурты: укрытые соломой от мороза овощи для животных. Знали, где крупный турнепс закрыт. Бывало, плохо закроем, и овощи помёрзнут. Помню, и подзатыльники получали.

         Когда ходили в Рудно в школу, по пути носили и своё молоко на молочный завод, который был в доме, где Виктор Карпов сейчас живёт. А летом возили (с Рыжиково нас трое было Нина Никифорова, я и Валя Фёдорова с сестрой Верой) колхозное молоко: один бидон после вечерней дойки, два — с утренней дойки и четвёртый бидон сельчан. Заведующей там была т. Маруся Успенская, всегда мне помогала бидоны поднимать. А с 1952 г. возили в Гусеву Гору, здание стояло у дороги на д. Завастье. Возили по очереди, нам никто не платил. Так же и сено убирали, и зимой навоз вывозили со скотного двора по выходным - помогали колхозу!

В 1953 после окончания 7 кл. я с Ниной Никифоровой (отличницей), Гетой Богдановой и Валей Павловой поехали в Гатчинское педучилище. Поступила одна Нина, семь человек было на место. Когда забирали документы, мне предложили пойти на дошкольное отделение, я отказалась. Мне надоело нянчиться со своими. Они что натворят - я в ответе. Они от мамы получают, и мне достаётся «Большухе», что не доглядела.

Пыталась в Ленинграде в 18-е медучилище, на парикмахера - не берут, нужна Ленинградская прописка.

         Приехала в деревню, мама очень плакала и говорила: «Я на тебя 500 рублей потратила!». Тогда я с сестрой Олей стали ходить в лес, собирать ягоды, да мама по выходным давала по бидону молока, ходили, продавали. На эти деньги покупали хлеб, чулки, обувь, бельё.

Однажды пошла за хлебом в Гусеву Гору, его не оказалось и пришлось идти в ларёк д. Куричек. Там встретилась с бухгалтером Валентиной: «Люся, ты девочка серьёзная, ты красиво пишешь, нам нужен счетовод». Я-то согласилась, а мама - нет, далеко ходить, 9 км.

         Пошла в Сланцы в школу №3, зачислили в 8 кл. В школу ходила пешком из Рыжиково, потом дали место в интернате. Проучилась до Нового года и пришлось бросить. В то время мама заболела, упала с воза (или со стога), сломала седьмой позвонок. Тётя Маруся с д. Лёней забрали бабушку к себе, в Нарву. Дома денег не было. И в 1953 году под Новый год я ушла пешком к ним в Нарву. Пожила у них четыре месяца.

В январе устроилась в няньки, двое детей там было, не кормили и платили 25 руб. в месяц. Перешла в другое место за 35 руб., где один мальчик.

Через месяц ушла на почту. Начальник вначале не брал, что маленькая была, хрупкая, а сумка тяжёлая. Я говорю: «Возьмите почтальоном, я в деревне жила, у нас не было лёгкой работы», рассказала о себе, что дома мама больная с тремя детьми, сжалился, взял. Проработала 10 месяцев почтальоном, перевели на бригадира почтальонов, потом на посылочную кассу.

Потом нужно было отнести газеты в исполком, в Горздравотдел. А там как раз принимали девушек в медучилище, комиссия ещё заседала. Обратилась, можно ли мне поступить, послали за документами. Сдала экзамены и одна из них сказала: «Эта девочка учиться будет!».

Проучилась до Нового года, и преподаватель из Таллина говорит: «Нам фельдшера не нужны в Эстонии, а медсёстры». Много ушло, из 240 осталось 140 человек (а заканчивало 129). Тяжело было учиться, особенно первый год. Проучилась два года, с отличием закончила. Пошла учиться в вечернюю школу, 8, 9, 10 классы закончить, хотя в училище были химия, биология, но этих знаний было мало. Начальник почты обиделся, он готовил меня, чтоб я поступала в техникум связи.

В 1957 г. направили в Нарвскую больницу на детское отделение, 2,5 года отработала, перевели в детскую поликлинику. 

         В 1961 году вышла замуж за Громова Олега Александровича. В 1963 году родился сын Роман, у которого два сына и дочь. У нас с Олегом два внука и внучка и два правнука и правнучка.

         В 1966 г. направили в ясли-сад старшей медсестрой. В яслях-саду работа была по другому профилю, ответственность большая: следить за санитарным состоянием групп, пищеблока, складских и подсобных помещений, питания, за здоровьем детей: прививки, лечение; санитарная работа с сотрудниками, лекции, беседы. Детей, если заболели, лечили здесь же. В процедурном кабинете был аппарат УВЧ, две кварцевые лампы, один солюкс, вся работа расписана по минутам. Могла посидеть только когда меню писала и заполняла истории болезни детей. Проверки постоянно: четыре - пять раз в месяц, в том числе и от завода «Балтиец» (ясли-сад были в его ведомстве), рабочий контроль и Гороно - фронтальные. Особенно дети болели осенью до морозов, весной ранней и летом (инфекции). Всегда проверяли детей после физических занятий (если вспотели - переодевали), а зимой - чтоб снег не ели (проводила беседу, показывала, сколько грязи в воде, когда растает этот снег).

Мечтала быть врачом — хирургом. Деревенские подшучивали надо мной «Наш хирург приехал!». Работала на полторы ставки, плюс учёба по вечерам, выходной только в воскресенье. Подкачало здоровье, заболела гриппом, осложнение — инфекционный полиартрит, работала с высокой температурой, а через четыре месяца ноги отказали. Полежала в больнице три недели - выписали, работать некому, а время в институт поступать. Закончилась пятиминутка, меня задержали. Врачи отсоветовали поступать. Я их послушала.

         За время работы в больнице были благодарности, (одна из Горкома комсомола г. Таллина за активную комсомольскую работу). Когда в яслях-саду работала, то были тоже благодарности и грамоты, была медаль к 100-летию В.И. Ленина, была Ударником труда IX и X пятилеток - от завода. Были и подарки, денежные поощрения. Три раза мою фотографию помещали на Доску Почёта, получила звание «Ветеран труда».

В 1992 году ушла на заслуженный отдых, на пенсию. Приехали в Куричек. Маме было 82 года, очень болела она, за ней нужен был уход.